Кикаха расширил эти отверстия. Он очень не хотел этого делать, так как это увеличивало опасность обнаружения их караванщиками. Однако пока фургон путешествовал, никто не собирался заглядывать в нижний этаж.

В первый день им не удалось особенно поспать.

Ночью, пока спали караванщики, они вылезли наружу и проползли мимо часовых в открытую прерию. Здесь они вымылись в ручье, снова наполнили бутылки водой и справили естественные надобности, которые было невозможно или крайне неудобно справлять в фургоне.

Они проделали гимнастические упражнения, чтобы снять оцепенение с мускулов, вызванное стесненными условиями, а также тряской и рывками фургонов. Это казалось самой наглой выходкой в мире — прятаться прямо под носом, не упоминая уже о ягодицах, тишкетмоаков. Один он мог чувствовать себя болеё удобно, более непринужденно. Но хотя Анана в самом деле не особенно жаловалась, её не совсем подавляемые стоны и брань порядком надоели ему. В этих тесных замкнутых условиях было невозможно не прикасаться часто друг к другу, но она каждый раз реагировала чересчур сильно.

Она велела ему оставаться в своей собственной половине «гроба», не делать таким очевидным свое тело и так далее.

Кикаха начал всерьез подумывать о том, чтобы предложить ей скрываться от Колокольников самостоятельно, или, если она откажется, нокаутировать ее, вытащить из фургона в какое-нибудь место и оставить там. Временами он фантазировал о том, чтобы перерезать ей горло или привязать к дереву так, чтобы до неё могли добраться волки или львы.

Он сказал себе, что это дьявольский способ начать любовный роман.

Тут он спохватился. Да, он так подумал: любовный роман. Так! Как же это он мог влюбиться в такую злобную, высокомерную, смертоносную суку?

Мог. Как ни сильно он бесился, ненавидел и презирал ее, он начинал её любить.

В любви для Кикахи не было ничего нового ни в этом, ни в том, другом мире, но никогда он не мог любить при таких обстоятельствах.

Несомненно, если не считать Подарги, выглядевшей на лицо точь-в-точь как Анана, и странной, действительно неземной Хрисенды, Анана была самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо видел.

Но для Кикахи это не приводило автоматически к любви. Он, конечно, ценил в женщинах красоту, но подвергался большей возможности влюбиться в женщину с приятным характером, сообразительную, с чувством юмора, чем в неприятную и тупую красавицу. Если женщина была всего лишь разумно привлекательной или, наверное, даже заурядной внешности, он мог бы влюбиться в нее, если находил в ней те или иные свойства, а Анана была определенно неприятной особой.

Так почему же он испытывал к ней это чувство любви наряду с враждебностью?

«Кто знает? — подумал Кикаха. — Очевидно, не я. И это само по себе приятно, поскольку я не хотел бы стать для самого себя скучным и непредсказуемым».

Плохо в этом романе было то, что он, по всей вероятности, будет односторонним. Она могла проявить чувственный интерес к нему, но он был бы эфемерным и сопровождался презрением. Она, разумеется, никогда не сможет полюбить леблаббия. Если уж на то пошло, он сомневался, что она вообще сможет полюбить кого бы то ни было.

Господы находились по ту сторону любви. По крайней мере, так говорил Вольф.

Второй день прошел быстрее, чем первый, оба оказались способными проспать больше. Той ночью их загнал на дерево львиный прайд, пришедший к ручью на водопой вскоре после прибытия людей. Наконец, когда часы шли, а львы не проявляли ни малейшего желания брести восвояси, Кикаха впал в отчаяние, что скоро станет невозможным прошмыгнуть обратно в фургон.

Он сказал Анане, что им придется слезть и попытаться припугнуть больших кошек.

Как обычно, у Кикахи имелся иной мотив, кроме очевидного. Он надеялся, что если Анана имеет какое-то припрятанное или имплантированное в тело оружие, то теперь она откроет его. Но у неё его не имелось, либо она считала ситуацию недостаточно отчаянной, чтобы воспользоваться им. Она сказала, что может, если пожелает, попытаться отпугнуть этих чудовищ, но она намерена оставаться на дереве, пока они не уйдут.

— При обычных обстоятельствах я бы с тобой согласился, — признался он, — но мы должны в течение ближайшего получаса вернуться в фургон.

— Я никому и ничего не должна, — огрызнулась она. — Кроме того, ты не подстрелил ничего на обед, прежде чем мы вернемся. Я не хочу провести еще один голодный день в этом гробу.

— У тебя имелась там на обед масса сушеного мяса и овощей, — возразил он.

— Я весь день голодала, — ответила она.

Кикаха принялся спускаться с дерева. Львы, казалось, не обращали на него ни малейшего внимания, но один самец взметнулся в воздух, и его лапа с длинными когтями прошла в шести дюймах от ноги Кикахи.

— Они, кажется, не намерены пугаться, — заметил он. — И иной раз бывают, но сегодня, ну…

С высоты дерева даже в лунном свете он мог разглядеть часть каравана. Вскоре луна ушла за монолит, а за ней последовало с востока солнце. Караванщики начали просыпаться и разводить костры.

Возникла суета с приготовлением завтрака, а затем лагерь начали сворачивать. Вскоре множество колоритных солдат в деревянных шлемах с длинными перьями, в алых стеганых кирасах-тегиняях, в юбках-кельтах из зеленых перьев и окрашенных в желтый цвет легинах вскочили на коней. Они образовали полумесяц, внутри которого мужчины и женщины, несшие котелки, чайники, кувшины и другие столовые принадлежности, направлялись к водопою.

Кикаха застонал. Ему случалось иногда перехитрить самого себя, а это мог быть один из таких случаев.

Не существовало никакого сомнения относительно его выбора. Будет намного лучше столкнуться лицом к лицу со львами, чем оказаться захваченными в плен тишкет-моаками. Хотя он, возможно, и сумел бы уговорить их не выдавать их тевтонам, но он очень сильно сомневался в этом. В любом случае он не мог позволить себе положиться на их милость.

— Анана, — сказал он. — Я пойду на север и пойду быстро. Ты идешь со мной?

Она посмотрела вниз, на большого льва, выгнувшего спину у подножья дерева и уставившегося вверх огромными зелеными глазами. Пасть его раскрылась. Четыре клыка — два верхних и два нижних — казались длинными, как кинжалы.

— Ты, должно быть, рехнулся, — сказала она.

— Ну и оставайся, если хочешь. До скорого, если вообще когда-нибудь встретимся.

Он начал спускаться, но с другой стороны дерева, подальше от льва.

Огромный зверь поднялся и зарычал, а потом поднялись другие и направились к приближавшимся людям. Ветер донес их запах. С минуту львы, казалось, не знали, что делать. Затем самец под деревом зарычал и улизнул, а другие последовали за ним.

Остальную часть пути до земли Кикаха проделал по воздуху, а затем побежал в том же направлении, что и львы. Он не оглядывался, но надеялся, что у Ананы хватит присутствия духа последовать за ним.

Если солдаты поймают её или даже увидят, они обыщут весь район, логично заключив, что поблизости могут оказаться и другие беглецы.

Он услышал, как топают по земле её ноги, а потом она оказалась непосредственно позади него. Тут он оглянулся, но не на неё, а в поисках кавалерии. Он увидел, как над небольшим бугром показалась голова солдата, и, схватив Анану, увлек её в высокую траву.

Послышался крик — всадник увидел их.

Этого и следовало ожидать. А теперь что?

Кикаха встал и осмотрелся. Первый всадник уже был виден полностью.

Он привстал на стременах и показывал рукой в их направлении. За ним подъезжали другие. Затем ведущий, взяв пику наперевес, поскакал к беглецам.

Кикаха оглянулся. Кругом прерия, здесь высокая трава и там несколько деревьев. Вдалеке виднелась серая многогорбая масса, являвшаяся стадом мамонтов.

Львы скрывались где-то в траве.

— Следуй за мной! — скомандовал он.

Он бросился бежать быстрее, чем когда-либо бегал в жизни. Позади него орали солдаты и цокали копыта коней.

Большие кошки должны стать его джокером. Если он сумеет спугнуть их и не попасть в когти сам, то, может быть, они и сбегут от дураков.